Идеальный чиновник неукоснительно исполняет все требования традиционной морали

Автор: ·

Идеальный чиновник неукоснительно исполняет все требования традиционной морали

Вячеслав Рыбаков — узнаваемый русский китаевед, профессор истории , эксперт по средневековому китайскому праву. Создатель полного комментированного перевода Танского кодекса (китайский свод законов, сыгравший для цивилизации Юго-Восточной Азии ту же роль, что Кодекс Юстиниана для европейской цивилизации). Дал этому три десятка лет судьбе.

Одно только издание перевода в четырех томах заняло 10 лет.

Известен кроме этого как писатель-фантаст, лауреат последовательности литературных премий, лауреат Национальной премии РСФСР по кинематографии им. братьев Васильевых (1987).

В октябре 2013 года в издательстве «Петербургское Востоковедение» выходит новая его книга «Танская бюрократия. Часть 2: Правовое авторегулирование. Том 1», являющаяся продолжением ранее начатого изучения «Танская бюрократия.

Часть 1: структура и Генезис» (СПб., 2009).

— Из-за чего вы начали заниматься танским правом? Для чего это все? Для чего и кому необходимо разбираться, как помогали и отдыхали госслужащие в старом Китае, как их наказывали за мордобой и произвол?

— Для чего по большому счету история? Так как человек, что не забывает, чем отличался Перикл от Ашоки, герцог Мальборо от Уистона Черчилля и Сталин от Гитлера не приобретает ни прибавки к заработной плату, ни дополнительной мышечной массы, ни квартирных льгот, ни лишних лошадиных сил в мотор.

Но быть умным, при всех издержках этого состояния, в конечном итоге неизменно лучше, чем быть глупым. Так как не напрасно же всегда правители, честно озабоченные будущим собственной страны, предпочитали умных граждан, создавали для них университеты, университеты, академии… А те, кто напротив, — приложив все возможные усилия старались умных перевоплотить в глупых, а академии и институты — в прибыльные дома.

На мой взор, право само по себе — весьма неинтересная вещь. Помимо этого, возможно, еще весьма не скоро мы, россияне, прекратим принимать как непреложную истину известное высказывание «закон — что дышло…» Так что право, помой-му, вещь не только неинтересная, но еще и достаточно малопочтенная, обычный человек с ним связывается только от полной безвыходности.

Но! В случае если взглянуть на право не как на орудие, простите за выражение, классового господства, а как на очень своеобразный продукт культуры, как на откровенный рассказ страны о том, от чего оно грезит в самом себе избавиться и каким, значит, оно грезит стать — делается значительно занимательнее. Как раз под этим углом зрения я стараюсь изучать классическое право Китая. Очень сильно подозреваю, что таковой подход мне посоветовала моя вторая ипостась, и если бы не увлеченность ее конструкциями и фантастикой яркого будущего — я бы нипочем до аналогичных интерпретаций не додумался.

А уж то, что с проблемами развитой бюрократии Китай столкнулся, в то время, когда кроме того самых дальних предков Рюрика еще и в проекте не было — это факт. Да и то, что за прошедшие тысячелетия опыт ответа этих неприятностей был им накоплен большой, бесценный, — также не приходится сомневаться.

— Звучит красиво, но достаточно абстрактно. Для чего нам знать, сколько палок полторы тысячи лет назад били в Китае тому, кто, к примеру, расквасил соседу шнобель? Так как у вас чуть ли не добрая половина книги посвящена скрупулезным расчетам, как следовало наказывать, в случае если посторонний побил постороннего, а как — в случае если брат брата, либо супруг жену, либо подчиненный главу…

— Представления о том, как и за что уголовный закон от лица страны обязан наказывать провинившихся подданных, развивались не сами по себе, а как часть всего китайского миропонимания — сложного, необычного и также неизменно развивавшегося. Такое развитие увенчалось двумя значительными моментами.

Первое — убеждением, что строгость наказания обязана полностью совершенно верно соответствовать тяжести правонарушения, а использование наказаний или недостаточных, или, еще того хуже, чрезмерно жёстких, может приводить к стихийным бедствиям, вымиранию и голоду сотен тысяч людей. Исходя из этого за всякое правонарушение уголовный кодекс назначал совсем однозначное наказание, без вариантов. Соответствие наказания правонарушению выверялось лучшими умами империи, было зафиксировано Высочайше утвержденным законом и на волю судей не оставлялось — в противном случае, смотришь, река Хуанхэ смоет полстраны.

И второе — тем, что классическая мораль с ее домашними и социальными сокровищами первична, а уголовный закон только страхует от нарушения ее норм. К примеру, в то время, когда один родственник совершал некое правонарушение — само собой разумеется, в случае если лишь это не было покушение на императора либо армейский мятеж — для всех остальных родственников сугубо моральным было, если они о правонарушении знали, таить его от правительства а также давать преступному родственнику убежище, если он подвергался со стороны органов правопорядка в полной мере законному преследованию. А в поддержку этого морального требования уголовным законом был создан целый комплекс наказаний за донос на преступного родственника, за непредоставление ему убежища и без того потом.

— Этакий гуманизм — полторы тысячи лет назад?

— Обе эти черты танского права — полная однозначность предписаний уголовного закона и их сугубая обусловленность требованиями морали — были, в неспециализированном-то, известны и до меня. Но, как я знаю, прежде никто не свел их воедино и не заметил, что предписания уголовного закона смогут использоваться в качестве совсем правильных количественных черт важности тех либо иных моральных норм.
Вот из этого изнурительное на первый взгляд изобилие в книге расчетов наказаний за разные правонарушения против личности — не смотря на то, что я и сам осознаю, что по танскому кодексу нам ни при каких обстоятельствах и никого в действительности наказывать уже не придется.

Возможно, это самое значительное чисто востоковедное открытие, которое обосновано и применено в данном томе моей многоступенчатой монографии. Открытие не через чур фундаментальное, отечественных представлений о Китае оно не переворачивает. Но все же… Скажем, представление об атоме было известно еще с древних времен.

Но пригодилось создать понятие правильной численной характеристики — ядерной массы, дабы Менделеев смог сформулировать периодический закон и свести его в собственную известную таблицу.

Мои успехи, само собой разумеется, существенно скромнее. Применительно к главной задаче — изучению средневековой китайской бюрократии и ее правового положения — удалось в единых единицах измерения сопоставить правозащиту государственныхы служащих разных уровней и правозащиту старших в иных иерархиях.

К примеру, полностью совпадали наказания за выбитый зуб либо сломанный палец в случаях нанесения побоев женой — мужу, младшим родственником — старшему родственнику (при том, что они принадлежали к одному поколению и к средним степеням близости родства), простолюдином — госслужащему 4—5-го рангов и небольшим служащим — собственному начальнику 6—9-го рангов; во всех этих случаях надеялось 2,5 года каторги. Патерналистская сущность и изоморфность структурных ячеек тогдашнего китайского общества из области неспециализированных рассуждений сходу переходят в область правильной науки.

— Как связаны танское право и правила поведения танского чиновничества? Как средневековое китайское общество возможно назвать правовым, и какие конкретно тут вероятны исторические параллели?

— Прямая модернизация — вещь коварная и страшная. Термин «правовое государство» так связан с самыми ярыми политическими спекуляциями современности, что я не стал бы им пользоваться. К примеру, считается, что правовое государство нереально без гражданского общества, которое также еще не весьма ясно, что из себя воображает и каковы границы применимости этого термина.

Но, непременно, китайцы еще полторы-две тысячи лет назад пробовали строить общество диктатуры закона, причем, нужно признать, представления о таком обществе у них и у самих-то не находились на месте, а трансформировались очень бурно. И сама диктатура закона понималась ими очень своеобразны: все равны перед законом, но закон, со своей стороны, относится ко всем НЕРАВНО. Так как как возможно папа равен сыну либо дедушка — внуку?

Честный работяга — тунеядцу? Храбрец войны — тому, кто за чужими поясницами отсиживался? Относиться к ним равняется — это безнравственно, это верховный тип несправедливости.

Запрещено и пробовать уравнивать неравных! Такое попытался сделать в третьем веке до нэ Цинь Ши-хуанди — и его режим окончательно стал в Китае олицетворением тирании.

А сообщение правил поведения, а также — правил поведения чиновничества, с уголовными законами — самая прямая. Совершенный государственный служащий — это тот, кто неукоснительно выполняет все требования классической морали. К примеру, уходит в отставку на три года для выполнения обязанностей траура, в случае если почил его батюшка.

Государственный служащий, что скрыл смерть отца и остался на работе, подлежал уголовному наказанию впредь до высылки на окраины страны, а по отбытии установленного законом наказания имел возможность восстановиться на работе только с сильным понижением в ранге, другими словами нормы права находились на страже морали.

— Как изучения для того чтобы рода являются занятием чисто отвлечённым? Смогут ли быть ваши изучения применимы к современной русскому действительности? Какой урок танское право дает современной России?

— Раз я тружусь в заведении, которое по старинке еще именуется Академией Наук — не смотря на то, что уже очень мало напоминает Академию времен Ломоносова, Вавилова либо Келдыша, становясь, скорее, чем-то наподобие минобороны времен Сердюкова с его аутсорсингом, мерчандайзингом и менеджментом по клинингу — значит, это изучение в первую очередь есть отвлечённым.

Уроков же, на мой взор, множество, но желаю вот о чем предотвратить. Кое-какие мои утверждения смогут показаться политически либо идеологически ангажированными. Но принимать их так будет столь же неверно и ошибочно как, к примеру, генетику именовать продажной девкой империализма.

Она не девка и не империализма, а просто наука, другими словами точное, подтвержденное фактами, развивающееся знание.

Для начала самое простое.

Не могу на данный момент с ходу отыскать в памяти совершенно верно — думается, фон Хайек либо кто-то другой из основных теоретиков открытого общества — высказал в свое время примерно такую идея: «Единая неспециализированная этика — это база рабства». Изучение китайского классического права говорит о том, что все существенно сложнее.

Единая неспециализированная этика, наоборот, гарантирует от весьма многих произвола и видов рабства. Уголовному праву, соответственно, стране с его карательными органами и аппаратом принуждения, приходится вмешиваться в судьбу людей именно там и тогда, в то время, когда перестает срабатывать — либо начинает мешать тирании — устоявшаяся нравственность. Где сохраняют эффективность столетиями выстраданные и общепринятые «возможно» и «запрещено», в том месте полиции делать нечего. В том месте, где эти неспециализированные «возможно» и «запрещено» размываются личными вариациями, неспециализированная судьба разваливается и насыщается повальной обоюдной враждебностью и требовательностью, и уж лишь тогда, невольно, в эти области неохотно, неумело, обычно топорно приходится влезать стране с его доносчиками либо камерами слежения, алебардами ночной стражи либо милицейскими дубинками…

Несложной пример. В кодексе семейства Тан среди всех его достаточно по тем временам бессчётных пятисот двух статей нет ни одной за осквернение храмов либо, скажем, оскорбление эмоций верующих. Такое просто не нужно было предусматривать, поскольку право немыслимых юридических догадок не формирует. Статьи за хищение предметов из храмов были, да. Люди имеется люди.

И не смотря на то, что в тогдашнем Китае мирно уживались пара религий, а также для совсем чуждого Китаю иранского огнепоклонства законом предусматривались льготы и для настоятелей огнепоклоннических общин — эквиваленты чиновничьих рангов и привилегий, законодателям и в голову не пришло бы предусматривать кары за пляски не в то время и не в том месте. Так что неспециализированная этика — это еще и база свободы. Быть может, в намного большей степени, нежели база рабства.

А отсутствие неспециализированной этики — это явная дорога к милицейскому стране. А в том месте, смотришь — и к рабству в его самых модернизированных вариациях.

— Так вот вы куда клоните!

— Нет, не торопитесь. Я клоню совсем не в том направлении. Это — лишь разминка, простенькая лемма.
К примеру, в массовом сознании общепринято, словно бы древние совокупности права для государственныхы служащих постоянно предусматривают полную безнаказанность, а несложному народу оставляют бесправие. Изучение танского права беспощадно к подобным предрассудкам.

Скажем, в этом «обществе поголовного рабства», как время от времени именуют классические восточные общества, правом предусматривалось, что в случае если некоторый местный государственный служащий подстрекал подведомственное ему население ставить в собственную честь обелиски и хвалебные стелы за придуманные, реально не существующие удачи в управлении, либо подбивал подвластный ему люд направлять ко двору петиции с хвалами в собственный адрес и прошениями себя, любимого, наградить за что-то, в действительности вовсе не сделанное, он наказывался сотней ударов палок. В случае если же государственный служащий для стимулирования этих действий прибегал к подаркам, к раздаче денег либо материальных благ, пускай кроме того он пользовался наряду с этим личными средствами, он подлежал ответственности как преступник, похитивший ровно столько, сколько роздал. Чем больше истратил, тем тяжелее наказание — так, как если бы больше похитил.

Практически перед нами старый и весьма здравый прототип столь актуальной и в наши дни статьи за подкуп избирателей с применением административного ресурса. Да и то, что нечистоплотный кандидат нес материальную ответственность как простой ворюга, похитивший ровно столько, сколько в сумме получили от него подкупленные избиратели, по-моему, совсем не нехороший вариант ответа данной вечной неприятности.
А вот совсем уже радикальное мысль, навеянное танскими законами.

Людская природа неизменна. Это значит, что люди ни при каких обстоятельствах не могли и ни при каких обстоятельствах не смогут не соперничать. Хоть в чем-нибудь.

Но выбор способов, какими человек старается заявить о себе и опередить вторых, зависит от тех сокровищ, каковые он впитал из культуры. Каждая культура многогранна, и, в зависимости от своих склонностей и возможностей, человек с лотка, на котором жизнь раскладывает перед ним методики респектабельного самоутверждения, выбирает те, что самый отвечают его природным склонностям.

Все культуры мира спокон столетий заняты, по сути, тем, что неустанно пробуют предложить человеку достаточно для него привлекательные, достаточно удачные и респектабельные и одновременно с этим — публично виды конкуренции и полезные области. Те, что наилучшим образом имели возможность бы перенаправлять конкурентную энергетику человека из деструктивных сфер в конструктивные. Совокупность же этих заманчивых совершенств образовывает совершенное представление общества о самом себе.

Образ, к которому общество пытается приблизиться — замечательно, но, отдавая себе отчет, что к нему возможно как раз что только более либо менее приближаться, но достигнуть запрещено уже хотя бы вследствие того что само это совершенное представление также изменяется с ходом времени и развитием культуры.

Но ненасильственное, духовное соблазнение хорошими сокровищами ни при каких обстоятельствах и ни в каком случае неимеетвозможности всецело застраховать от социально нежелательных срывов. Во-первых, хорошие сокровища не для всех могут быть заманчивыми, и неизменно имеется возможность, что кто-то отправит их подальше и начнет самоутверждаться совсем в противном случае — так, что окружающим небо с овчинку покажется.

Во-вторых, не все, кто пытается достигнуть успеха кроме того на самом хорошем поприще, будут соперничать хорошим образом, другими словами самоутверждаться настоящими нужными результатами, а не интригами, подтасовками, жульничеством и без того потом. Оба уклонения, при кажущейся их противоположности, в равной мере деструктивны для общества в целом. Как раз для подобного рода случаев в любой культуре появляется сфера табу и карательных мер, которая раньше либо позднее ведет к созданию более либо менее развитых уголовных законов.

В танском праве, как я уже сказал, связь этичного и уголовного была доведена до вероятного максимума; чуть ли не каждый приз, предлагаемый сокровищами культуры, был для полной гарантии оснащен карательными санкциями для тех, на кого заманчивость этого приза не подействовала либо тех, кто старался достигнуть приза нечестно и незаслуженно. Меня восхищает то, как четко и взвешенно осознавали китайские законодатели той поры требования культуры к людям и как не стеснялись с филигранной выверенностью подпирать эти требования уголовными законами.

Как раз глядя на танское право, начинаешь осознавать: без выработанного собственной культурой целостного совершенного представления о себе и собственном обществе нереально разработка действенной совокупности права, в противном случае законотворчество начинает напоминать слона в посудной лавке, слепого и обезумевшего от укусов и уколов. Он непоследовательно топчет собственными серыми тумбами в ответ на любой новый укол, но под ними только бесценный фарфор хрустит.

Он понятия не имеет, кто и откуда кольнет его в следующую секунду. Торопливо принимаемые новые слоновьи законы то жестоко наказывают за мелочи, то оставляют фактически без возмездия важные и разрушительные деяния. И постоянно реагируют с опозданием.

По причине того, что нет неспециализированной картины состояния, которого нужно достигнуть. Нет шкалы для сопоставления легкого и тяжёлого.

Особенно же принципиально важно вот что.

Лежащее в базе законотворчества совершенное представление о коллективном будущем должно быть выработано как раз собственной культурой. Никаких оглядок не должно делаться на чужие этические стандарты. Лишь те законы, что основаны на классической, укорененной морали, воспринимаются как честные и имеют шанс исполняться.

Предписания, более жёсткие, равно как и предписания, менее жёсткие, чем те, что в соответствии с неписаной публичной морали ощущались бы соразмерными тому либо иному правонарушению, в равной степени будут ненавидимы, отторгаемы и неэффективны — и потому способны только компрометировать высшую власть.

Ольга Трофимова

Случайная запись:

Сэнсэй 4.И͟͟с͟͟к͟͟о͟͟н͟͟н͟͟ы͟͟й͟͟ ͟͟Ш͟͟а͟͟м͟͟б͟͟а͟͟л͟ы͟ Анастасия Новых. История. Имхотеп.


Статьи по теме:

Метки: